Захар Прилепин: «В наше время Пушкина порвали бы на части!»

Захар Прилепин — скромный, обильно курящий мужчина с внимательным взглядом и с седой щетиной на лице. На нем потертые джинсы и видавшая виды толстовка, в руке — недорогой «противоударный» телефон китайского производства. Если не знаешь, то и не поймешь, что перед тобой — один из главных российских писателей двадцать первого века.

2014 году Прилепин стремительно превратился из талантливого, но подозрительного и «неблагонадежного» творца в популярное «медийное лицо». Четыре года назад он, постоянный участник акций протеста, подписал обращение российских оппозиционеров «Путин должен уйти». Сегодня же писатель мотается на восток Украины с гуманитарной помощью для ополченцев, выступает на центральных телеканалах, снимается в фильмах, записывает музыкальные альбомы.

25 ноября за роман «Обитель» Захар Прилепин получил престижную литературную премию — «Большая книга», а уже через два дня выступал в Курске перед читателями и студентами. За полчаса до первой встречи («Двадцать шесть минут», — педантично уточнил писатель) он пообщался с корреспондентом «Житья» и успел ответить на десяток вопросов.

О литературе и премиях

-Захар, поздравляю с победой в «Большой книге». Скажите, насколько неожиданной она стала? Ведь после того, как вы поддержали присоединение Крыма и начали возить гуманитарную помощь ополченцам Донбасса, либеральная часть писательского сообщества окончательно отвернулась от вас.

-Если вам интересна механика того, что произошло, я ее понимаю. Безусловно, частью наших либеральных элит была поставлена цель не дать мне премию. При голосовании некоторые эксперты ставили мне нули. Фаворитами считались Владимир Сорокин и Светлана Алексиевич, но предпочтения между ними «расползлись», и в силу этого никто из них не победил. Алексиевич четвертое место заняла, а Сорокин второе. Просто члены жюри не договорились между собой — надо было организационно лучше отработать. Но это не единственное объяснение. Мне кажется, что мой текст имеет большее значение, чем тексты моих либеральных товарищей. Может быть так кажется и читателям. Продажи, читаемость и цитируемость у «Обители» весьма высокие.

-Победе обрадовались?

-Я не очень заморачиваюсь по этому поводу. Получи я не первую, а вторую или третью премию — тоже было бы нормально. Все таки давно уже в этой среде варюсь. По совести говоря, меня даже огорчила собственная реакция: я не очень эту премию ждал, не очень был мотивирован, и приступа эйфории не испытал. Помню, когда вступал в этот удивительный и прекрасный литературный мир, в 2005 году, и мне не дали приз «Национальный бестселлер» за первый роман «Патологии», я был страшно огорчен. Я вышел на набережную Невы, смотрел в воду и повторял: «Ужо я вам всем устрою!» Мне тогда было огорчительно. А сейчас, когда уже получил премий штук десять, я все себе доказал, все планки взял. Дали премию? Хорошо — всем спасибо, всем поклон! Чувствую, что я уже стал взрослым.

О политике

-Как получилось, что недавний оппозиционер, национал-большевик стал востребован властью?

-Я ничего не знаю, о своей востребованности властью. Никакая власть мне не звонила и не сообщала, что я ей востребован. Если у нас пути с властью сошлись — хорошо. Завтра разойдутся — тоже ничего. Логика событий вывела нашу государственность на те вещи, о которых я лет пятнадцать мечтал, молил и писал о них. Было бы глупо теперь сказать: мне не нравится то, что они делают, только потому, что это власть.

Это нормальная русская литературная традиция. Пушкин одновременно писал и послание декабристам «Оковы тяжкие падут», и через неделю: «Начало славных дней Петра мрачили мятежи и казни». Это обращение уже к государю такое поддерживающее. Дескать, ты не переживай, у Петра тоже все плохо начиналось. Если бы в наши дни Пушкин написал сначала послание сидельцам Болотной, а потом комплиментарное обращение к Путину, его бы порвали на части. Сказали бы: «Саша, ты подонок. Как ты можешь играть на двух шахматных досках». А для него это было нормально. В России революционеры и консерваторы — это единое целое, это не два противоположных занятия.

-Как вы сегодня относитесь к Путину?

-С интересом. Он, к счастью для меня и для себя, оказался многоуровневой фигурой. Сложной психологически, подтверждающей принцип, что в России на царство случайные люди не попадают. Он склонен к изменениям, безусловно. Он не из цельного куска камня или пластика создан. У меня в отношение к нему менялось. Когда этот человек появился, начались чеченские компании, были иллюзии — вот строгий человек появился. Потом, когда закрыли военные базы в Лурдесе и Камрани, начались ультралиберальные реформы, я был жестоко разочарован. То, что происходит сейчас — это прыжок через голову. Удивительные качества в человеке проявились.

-В последние месяцы вы регулярно ездите на восток Украины, возите гумманитарную помощь ополченцам. Создается впечатление, что вы там собираете материал для новой книги. Не собираетесь писать роман про Новороссию? Получилось бы замечательное продолжение вашего «Санькя» — герои выжили и отправились воевать....

-Все прототипы героев «Санькя» там как раз и находятся. Я приезжаю к ним в гости, общаюсь, помогаю, чем могу. А вот что касается нового романа — нет, в ближайшее время на эту тему писать не собираюсь. Материал должен созреть. Между моей первой командировкой в Чечню и появлением романа «Патологии» прошло восемь лет. И это нормальный срок. В России вообще серьезные произведения редко появляются по горячим следам событий. Например, за исключением «В окопах Сталинграда» Виктора Некрасова, все главные книги о Великой отечественной войне появились через 15-20 лет.

О музыке и кино

-Вы участвовали в записи нескольких музыкальных альбомов. Причем, что многих удивляло, увлекались русским рэпом. Но в последнее время охладели к нему. Почему?

-В моем понимании для каждого поколения российская музыкальная среда дает пространство взаимопонимания, языковое пространство. Условно говоря, 60-70 годы — это барды, Окуджава, Галич, Клячкин, Высоцкий конечно же. Потом пришло поколение рок-н-ролльщиков: Гребенщиков, Башлачев, группа Воскресение, Цой. Я мог выбрать себе товарища просто потому, что он слушает Гребенщикова. На любом застолье, на любой пьянке строчку произнесешь, и если человек понимает о чем ты, он подхватывает. Когда я был юн, если моя девушка не слушала «Аквариум», я мог с ней разорвать отношения. Если она слушала какого-нибудь Вадима Казаченко, такие девушки нам были не нужны! Правда женился я на женщине, которая сказала: «Гребенщиков все врет!» При этом у меня были все пластинки Гребенщикова. Чтобы выяснить, врет он или не врет, их пришлось прослушать, и теперь все 17 лет, что мы вместе, пытаемся в этом разобраться.

А потом настала новая эпоха, и рок-н-рольщики отошли на второй план. Они люди из 80-90-х годов и затормозились в тех временах. Появилась новая страна, появилась Ксения Собчак, Чечня, черт знает что еще... А каких-то песен, каких-то слов обо всем этом никто не произнес и не сформулировал. Я долго ждал, когда это случится. А в 2007 году услышал «Бабушку» Гуфа, «Эти птицы» Нагано, группу 25/17. Я понял — вот оно! Через год-два это стало повальной модой. Но есть одна проблема. Рокеры всегда ставили планку чуть выше, чем ждал от них массовый слушатель. Гребенщиков мог написать пятьдесят таких песен, как «Старик Козлодоев» и «Поезд в огне» и вся страна бы ликовала и пела их хором. А он всегда ставил перед собой более сложные задачи. В рэпе обратная ситуация. Они все время стараются быть ближе к тинейджерам дегенеративным, и поэтому сами не очень растут. Тот же Гуф на одном месте топчется. Он мне в этом плане перестает быть интересен. Мне интересны те, кто работает над собой. Вот группа 25/17, с которой я сотрудничаю и в клипах снимаюсь — у них каждый альбом это событие.

-А как попали в кино?

-Кино — это такой смешной опыт. Я им из хулиганства стал заниматься. Поначалу, когда я, что называется, пришел в литературу и стал узнаваем мой типаж, он побуждал режиссеров обращаться и предлагать мне роли в фильмах. Я-то думал, что должен играть интеллигенцию, а мне предлагали насильников, убийц, негодяев. А в какой-то момент мои многочисленные дети, услышав что я говорю по телефонеу и мне предлагают стать актером, хором закричали: «Папа, снимись в кино!». Я снялся. Это был чудовищный опыт. Думал — один раз и достаточно. А потом решил, раз уж раз снялся, можно и продолжить. Сейчас у меня два предложения от настоящих больших режиссеров. Я буду сниматься — это новый опыт. Хотя, конечно, есть и моменты мальчишества. Я вижу как все происходит и я внутренне над собой подхохатываю. Вокруг ходят звезды, и я среди них. Так и кажется, что кто-то крикнет: «А это кто?! Вон отсюда!» Все это меня забавляет.

О деньгах

-В разговоре вы упомянули о высоких продажах нового романа «Обитель». Насколько они важны для вас? Как продажи сочетаются с творчеством?

-А я произносил это слово? Продажи, конечно, важны. В конце концов, писательство — это моя работа, мне нужно кормить семью. Можно делать вид, что ты творишь для сотни человек «избранных», а остальные тебя не волнуют. Но я рад, что меня читают, рад что книга продаётся и она востребована.

-Уже решили, как премию потратите?

-Я еще с женой не виделся, не советовался. Я же подкаблучник! Шучу. У меня четверо детей, у меня много друзей на территории Новороссии. И там, и там есть множество проблем. Поэтому я точно знаю, куда пойдет каждый рубль.

СПРАВКА «ЖИТЬЯ»:

Захар Приле?пин (настоящее имя — Евгений Приле?пин) родился в 1975 году в деревне Ильинка Рязанской области в семье учителя и медсестры. Закончил филологический факультет Нижегородского государственного университета имени Лобачевского. Работал разнорабочим, охранником, служил в ОМОНе, принимал участие в боевых действиях в Чечне в 1996 и 1999 годах. С 1999 года работал журнаоистом. С 1996 года — член Национал-большевицкой партии, созданной Эдуардом Лимоновым. Первый роман «Патологии» опубликован в 2004 году. Лауреат 17 литературных премий. роман в рассказах. В 2011 году его роман «Грех» был признан лучшей российской книгой прошедшего десятилетия. Роман «Обитель» — одна из самых продаваемых книг 2014 года.